— Он не берет, — жалобно сказала Наташа.

— Матвей, поешь, — лениво полуобернулся конвоир.

То, что произошло дальше, Наташа вспоминала со смешанным чувством страха и восхищения.

Матвей, словно выпущенная стрела, молниеносно потянулся к Наташиной руке, слизнул котлету, а в следующее мгновение уже лежал в той же расслабленной позе. Честно говоря, Наташа даже не успела заметить, как котлета пропала с ее руки.

После заседания суда она повторила эту процедуру и снова не успела проследить за котлетой.

И только третью Матвей слизнул несколько медленнее.

— А ничего, вы ему приглянулись, — почему-то заключил из всего этого конвоир.

Было в этот день и еще кое-что примечательное. На вопрос судьи к подсудимым, признают ли они себя виновными, все ответили — нет.

Кроме Склифосовского и Евгении Полоки…

Низкий старт

Первое время Юм был просто ушиблен. Нет, его никто не бил на следствии. Ему не повезло. Если бы били, он быстрее пришел бы в себя. Тетка, которая только по недоразумению была следователем прокуратуры, даже поила его чаем и кормила пирожками. Впрочем, дело свое она знала туго. Уже через две недели стало все становиться на свои места. Всплыло все. Даже эпизод с девчонкой и двумя дерущимися мужиками. Не говоря уж про Венцеля, «афганца», милиционеров, охранников и банкира с ребенком…

Но даже не это ошарашило Юма. Он когда-то, учась в институте физкультуры, занимался легкой атлетикой. Бегал на короткие дистанции. Однажды что-то там не понял тренер, что ли, но Юм с низкого старта вдруг ткнулся лицом прямо в его грудь и — бабах! — упал. Не столько ушибся, сколько ошалел. Он вложил в этот старт всю свою энергию. Он вылетел, как из пушки, и — на тебе. Он тогда чуть этого тренера не прибил.

То же было и теперь, почти то же. Но только налетел он с пушечного старта не на грудь тренера, а на бетонную стену. Вот так — бабах! — и он сидит. Он не должен был налетать на эту стену, он должен был мчаться сейчас вперед, он только-только раскручивался, только распрямлялась пружина внутри его…

Юм все не мог поверить в такой оглушительный провал. Такой дурацкий, такой нелепый, поэтому первые дни ему было на все абсолютно плевать. Он подтверждал все, о чем его спрашивали, он сам вдруг начинал с увлечением рассказывать подробности. Он пытался понять: когда же произошла ошибка? Когда же наступило начало конца? И не видел ошибки. Ошибки не было. Он никогда не был жалостлив, не оставлял свидетелей, ни с кем не связывался, ни с кем не договаривался. Он пёр и пёр, как танк. Танк нельзя остановить.

Да, одна ошибка была — этот гребаный биржевик! Но и здесь Юм ничего не понимал. Паскуда, сам же заказал убийство! Значит, был своим, значит, из их команды… И вдруг заложил?! Так не бывает.

Теперь понял — бывает все. Нет своих. Все — чужие.

Адвокат говорил одно — сотрудничайте со следствием. Это единственное ваше спасение. У них столько материала — даже помилования просить не стоит.

Но Юм и не собирался просить помилования. Потому что вовсе не собирался умирать. Он просто приходил в себя. Он потихоньку стал различать землю под ногами, человеческие слова, лица, стены, решетки, двери… И что, кто-то сможет его теперь здесь удержать? Пусть бетонная стена. Он кулаком прошибал глыбу льда. Надо только собраться для этого удара.

На суде он был впервые. Даже не до конца осознавал, что судят его. Слова обвиниловки звучали странно. Вроде все о нем и вроде о каком-то другом человеке. Да, все это сделал он. Только тут почему-то все пытаются объяснить какими-то целями, мотивами, расчетами. Ерунда. Хотя ему-то какое дело до их игр?

Он искал выход. Он искал то утоньшение в бетоне, которое проломится от удара…

Это — плохо

Наташа проигрывала процесс. Нет, не в том смысле, что у адвокатов были веские аргументы все эпизоды преступлений были доказаны сполна, и не потому, что судья не давала ей слово.

Нет, внешне все было в ажуре.

Но Наташа никогда еще не судила некое абстрактное зло. Она судила человека. И сейчас она особенно остро начинала понимать, что для кого-то из этих семерых, сидящих на скамье подсудимых, придется просить высшей меры (при мысли об этом ее охватывал панический страх). Но это значило, что человек умрет и не поймет, почему его убили. Эти семеро только злятся, что попались. И ненавидят.

— Подсудимый Ченов, расскажите, пожалуйста, почему вы решили пойди в дом к Венцелю?

— А он врач… — лениво цедит Юм.

— Подсудимый, встаньте, когда отвечаете на вопрос, — перебивает судья.

Юм, кряхтя, поднимается:

— Вот, блин, задолбали — встань, сядь… О чем базар?

— Отвечайте на поставленный вопрос.

— Мы пошли к Венцелю, потому что он врач. Чтобы лечить Ванечку.

— Почему вы решили потребовать у Венцеля денег? — спрашивает Наташа и понимает, что вопрос плоский, по поверхности.

— А он нахапал народных денег. Пусть с людьми поделится. — Юм смотрит на остальных, и те ухмыляются.

— То есть вы считали, что Венцель заработал свои деньги нечестным путем? Так?

— Нет, он ямы копал, — хмыкает Юм.

Остальные улыбаются.

— Значит, вы считаете, что честно зарабатывают только те, кто копает ямы?

— Почему же? Ты тоже честно зарабатываешь… — смотрит на Наташу в упор Юм. И она вдруг видит, как он одними губами добавляет: — …На гроб.

Эту его артикуляцию видят остальные и теперь уже смеются открыто.

— Подсудимый, — не улавливает причины смеха судья, — обращайтесь к обвинителю на «вы».

— Вы-вы-вы, — выпаливает Юм.

Скамья подсудимых хохочет.

Даже адвокаты прячут улыбки.

Нет, Наташа проигрывает процесс. Она проигрывает его Юму…

— Клавдия Васильевна, это Клюева Наташа. — На третий или четвертый день Наташа позвонила Дежкиной. — Не оторвала вас от дела?

— Наташенька! Здравствуй, милая. Что ты! Дома у меня дел нет — сплошное развлечение. (Лен, руки помой!) Я уже давно твоего звонка ждала. Ты же обвинителем на процессе Юма? (Федь, засыпь макароны, будь добр.)

— Да. Вот как раз хотела с вами…

— А что? — встревоженно перебила Клавдия. Какие-то проблемы? Что-то неясно? (Федь, ну куда столько? Теперь воды добавь! О Господи! Погоди, я сейчас.) Так что там?

— Это у меня проблемы, Клавдия Васильевна. Они смеются.

— (Лен, руки помыла? Помоги отцу.) Прости, Наташа, что?

— Клавдия Васильевна, они смеются.

В трубке пауза. Наташа слышала, как муж Дежкиной что-то говорит, как дочь ее что-то просит, но сама Дежкина молчит.

— Это плохо, Наташенька, — наконец произнесла Дежкина. — Это очень плохо. Они ведь, знаешь, у меня тоже постоянно робин гудами прикидывались. Они так ничего и не поняли.

— Вот и я об этом…

— (Да отстаньте вы от меня! Ешьте, что хотите!) Что тут сказать, Наташа? Держись. Читай дело, там все, кажется, точно.

Легко сказать!

Наташа перечитала дело уже раз двадцать. Действительно, все ясно и просто. А процесс она проигрывала.

— Подсудимый Стукалин, расскажите нам: что с вами случилось в тот день, когда вы решили отправиться к пострадавшему Венцелю?

Ванечка встал. Но тоже весьма вальяжно.

— Да так, съел чего-то. Пузо заболело.

— Чья была идея повести вас к Венцелю?

— Юм предложил.

— Стукалин, а вы знаете, чем занимался Венцель? Я имею в виду его медицинскую специальность.

— Гинеколог, что ли.

— А чем занимается гинеколог?

Ванечка шутовски почесал затылок:

— Чё, так и говорить?

— Да, пожалуйста.

— Протестую, — встал адвокат. — Это не имеет отношения к делу.

— Протест отклонен, — сказала судья. — Очевидно, у обвинителя есть причины уточнить именно это обстоятельство. Продолжайте.

— Так мы слушаем, Стукалин, чем занимается гинеколог? — чуть поклонилась судье Наташа.

— Ну бабами занимается, — покраснел Ванечка. — То есть женскими делами.